Центральная терраса

Комплекс городских ворот расположен у подножий центральной террасы древнего города, и при раскопках 1966 г. в верхних слоях, перекрывающих остатки соору­жений, весьма часто попадались архитектурные детали: профилированные мраморные фрагменты, части карни­за, кессонные плиты, высеченный из белого известняка декоративный сосуд типа гидрии. Однако в процессе раскопок стало совершенно очевидно, что они не имели отношения к архитектуре городских ворот, поскольку встречались в слое, который образовался после их раз­рушения. Следовательно, эти архитектурные детали упа­ли или были сброшены сверху во время разрушений тех зданий, которые стояли на центральной террасе. Оче­редность напластований красноречиво показывала, что во время нашествия в I в. до н. э. враг сначала атако­вал городские ворота и разрушил сооружения на ниж­ней террасе, а потом настала очередь центральной тер­расы. Поэтому и остатки некогда роскошных зданий на центральной террасе «легли» над развалинами город­ских ворот. Центральная терраса, таким образом, пред­ставлялась нам одной из важнейших частей древнего города, а ее изучение — первоочередной задачей экспе­диции. Но опять на нашем пути встали уже знакомые трудности: новые строения, виноградники, фруктовые сады, огороды. Тем не менее мы не думали отступать. По договоренности с одним из Ахвледианов мы зало­жили пробный раскоп на единственном незастроенном участке — на дороге, ведущей к его двору, где, кстати сказать, и поныне стоит дивный двухэтажный, типично имеретинский, деревянный домик с двумя каминами, построенный еще в XIX в. Его нижний этаж и парад­ная лестница сложены из «наших» античных камней. Величественный дуб вырос на краю обрыва на разва­линах древних стен, и его могучие корни бережно охва­тывали квадры и черепицу.
В разведочном раскопе, сделанном нами на дороге, были открыты мощная крепостная стена, толщиной до 3 м, сложенная из крупных каменных, хорошо отесан­ных блоков, и остатки оборонительных сооружений III—I вв. до н. э.
Было решено также исследовать восточный склон центральной террасы. Цель разведочного раскопа — установить хронологическую последовательность слоев; вместе с тем мы надеялись на находки тех архитектур­ных деталей, которые не «успели» скатиться вниз. Нуж­но было снять почвенно-дерновый слой толщиной до 40—50 см на площади длиной до 70 м. Это была до­вольно трудоемкая работа, но нам помогли центральной террасы. Цель разведочного раскопа — установить хронологическую последовательность слоев; вместе с тем мы надеялись на находки тех архитектур­ных деталей, которые не «успели» скатиться вниз. Нуж­но было снять почвенно-дерновый слой толщиной до 40—50 см на площади длиной до 70 м. Это была до­вольно трудоемкая работа, но нам помогли руководители местных органов власти, объявившие 19 июля1967 г. субботник. Как только наши добровольные помощники сняли дерн, мы увидели две массивные львиные головы, высеченные из известняка, оплетенные тонкими корня­ми дикого портулака. Вскоре обнаружилась и третья львиная голова. Две из них, с открытой пастью, оказа­лись частью симы с водостоком. Одна сохранилась пол­ностью с конструктивной частью, по которой осущест­влялось крепление с карнизом. Подобное декоративное оформление водостоков характерно для греческой ар­хитектуры классического и эллинистического периодов. Без сомнения, эти головы — часть карниза монумен­тального сооружения храмового типа.
Все три львиные головы высечены из белого мест­ного известняка и когда-то были одинаковых размеров: длина — 70 см, высота — 45 см и ширина — 36 см. Сле­довательно, здание, которое украшали эти львиные го­ловы, было весьма внушительным. К сожалению, нам пока еще не удалось его найти, хотя, несомненно, оно стояло где-то на центральной террасе.
С художественно-стилистической точки зрения ван- ские львиные головы представляют исключительный ин­терес. Довольно очевидны следы греко-эллинистическо­го влияния. Оно выражается в постановке глаз, орна­ментальном расположении прядей, столь характерном для «классической» симы, в трагической гримасе. Вместе с тем совершенно отчетливо выступают черты, характерные для древневосточной скульптуры: округ­ленные и вертикально посаженные на голове уши, по­перечные морщины в нижней части носа и в целом че­ловекоподобный облик, характерный для позднехетт- ских изображений львиных голов. Следует добавить, что изображение антропоморфизированных львиных ма­сок было распространено также и в древней ближнево­сточной и среднеазиатской коропластике. Таким обра­зом, стиль исполнения львиных голов из Вани совме­щает элементы греко-эллинистического и древневосточ­ного (позднехеттского) искусства. Этот факт важен для характеристики этнокультурного мира, в котором соз­давались эти и другие памятники. Значение таких на­ходок определяется еще и тем, что они представляют древнейшие пока образцы местной монументальной скульптуры.
О   том, что центральная терраса является одной из важнейших частей древнего города, говорят результа­ты разведочных раскопов на ее склонах. Толщина куль­турных слоев здесь достигает 4—5 м и содержит весь­ма разнообразный материал, который дает обильную информацию об истории этого города, совершенно не освещенного письменными источниками. В разрезах раскопов были видны обломки разнообразной керами­ки, мощные прослойки угля и обгоревшие сырцовые кирпичи — следы сильного пожара, остатки каменных зданий и стен. Центральная терраса настойчиво требо­вала широкомасштабных планомерных раскопок, о чем мы доложили Археологической комиссии республики, и решением Президиума Академии наук Грузии для этого были выделены специальные средства.
В 1968 г. раскопки привели к открытию остатков од­ного из самых интересных сооружений древнего Вани — круглого храма. Установлено, что на этом месте первоначально стояло прямоугольное здание, возможно аналогичное привратному святилищу. От него сохрани­лись западная и северная стены, сложенные из велико­лепно отесанных прямоугольных, плотно пригнанных насухо плит, а также высеченные в скалистом грунте гнезда для квадров фундамента, по которым удалось восстановить размеры прямоугольного здания: его дли­на равнялась 11,4 м, а ширина—10,4 м, толщина же стен достигала 3 м. Пол был выложен каменными пли­тами. В конце III или в начале II в. до н. э. на прямо­угольном фундаменте было построено круглое, видимо в форме башни, здание, внутренний диаметр которого достигал 10 м. Неподалеку был найден жертвенный ка­мень, указывающий на то, что здание предназначалось для религиозных целей.
При раскопках было найдено свыше десятка камен­ных плит трапециевидной формы с выбранными чет­вертями. Средний размер плит —90X20 см при толщи­не 12 см. Это детали потолка круглого здания. Кессон­ный принцип оформления плафона был замечательным достижением греческой инженерной мысли и известен в целом ряде памятников IV в. до н. э., таких, как Фимела в Эпидавре, Филиппейон в Олимпии и т. д. В эпоху эллинизма круглые в плане культовые здания под влия­нием греческой архитектуры широко распространяются на Востоке: «круглый храм» в парфянской Нисе, абси-дальный храм в Таксиле (Индия)...
Трудно сказать, в честь какого божества был воз­двигнут круглый храм в древнем Вани. На ближнем Востоке и Средиземноморье такие храмы были посвя­щены богам подземного мира, в частности Кабирам, бо­жествам — покровителям металлургов, о распростране­нии культа которых в Колхиде свидетельствуют греко­римские авторы и этнографические данные.
Все эти здания относятся к III—I вв. до н. э. Но, продолжая раскопки ниже уровня их фундаментов, мы открыли Колхиду еще более древнюю, Колхиду — со­временницу великих цивилизаций ахеменндского Ира­на и классической Греции.
В 1968 г. мы раскопали одно довольно большое зда­ние длиной 17 м (III—II вв. до н. э.), и оказалось, что его фундамент воздвигнут на более раннем культурном слое. Так как раскопочный сезон подходил к концу, изучение этого слоя, уже давшего нам керамику
в. до н. э., отложили на следующий год. В тот день, в конце сентября, мы не могли знать, что всего 50 см отделяет нас от весьма интересной находки, которая станет одной из «вершин» памятной всем участникам экспедиции 1969 г.

Дедатос – знатный воин

В 1969 г. раскопки продолжались на ранее нача­тых участках, главным же образом на центральной тер­расе. Все шло своим чередом: мы тщательно фиксиро­вали процесс раскопок, пересчитывали сотни обломков разнообразных глиняных сосудов, описывали и инвен­таризовали находки, обмеряли архитектурные детали и разрезы, фотографировали. С самого начала стали по­являться фундаменты древних стен, культурные слои, обломки керамических сосудов. Но вместе с тем, чего греха таить, все время ждали какую-нибудь необыкно- венную находку: ведь так повелось, что Вани каждый год должен принести неожиданность. Конечно, такие мысли не должны возникать у археолога, для которого одинаково ценны и, казалось бы, совершенно незначи­тельный обломок глиняного горшка, и мраморное из­ваяние, и роскошное украшение из драгоценного метал­ла, так как все они содержат одинаково ценную ин­формацию о прошлом. Но у какого археолога (и не только археолога) нет тайной мечты?
Проходили дни, недели и целый месяц, но не было ничего сенсационного и необычного, культурные слои стали постепенно «обедняться»: даже обломки керами­ки попадались все реже и реже. Так было до 18 июля.
Раскопки велись в северо-восточной части цент­ральной террасы на глубине до 3 м от поверхности зем­ли. Мы уже прошли культурный слой, к которому от­носились сооружения эллинистической эпохи. Шли слои более ранние: VI—V вв. до н. э. Мы должны были получить материал, освещающий первоначальный этап истории этого поселения.
Пласт за пластом вскрываются культурные слои, но вдруг, вопреки нашим предположениям, насыщенность слоев резко изменяется: попадаются только единичные обломки. Более того! Наряду с отдельными керамиче­скими фрагментами VI—V вв. до н. э. встречаются об­разцы более ранней керамики — эпохи поздней бронзы. Следовательно, столь важный для нас культурный слой, по материалам которого мы должны восстанавливать историю возникновения здесь поселения и ранних эта­пов его жизни, поврежден и перекопан в результате строительной деятельности более поздних эпох? Такие мысли приходили при попытке объяснить эту ситуацию, кстати весьма частую в археологической практике, осо­бенно при раскопках многослойных памятников. Но довольно неожиданно в одной части раскопа появились крупные булыжники, между которыми торчал наконеч­ник железного копья. Отдельные камни, казалось, как-то беспорядочно были разбросаны и смешаны с желтоватого цвета глинистой землей. Что это? Остатки уже разрушенного и разграбленного погребения? Таково было первоначальное впечатление, усиленное еще и тем, что над булыжником была найдена одинокая золотая бусинка (уроненная грабителем?!). Но, к счастью, и эта  догадка оказалась ошибочной: погребение было нетро­нутым.
В тот же день мы начали расчистку погребения, но вечером хлынул проливной дождь, и пришлось срочно делать защитные перекрытия и водоотводы. Дождь не прекращался и в следующие дни. Только 27 июля смогли мы приступить к расчистке погребения, которое из-за большого количества находящегося в нем оружия стало именоваться в полевой документации «погребением знатного воина» (порядковый № 9). Скоро стало со­вершенно ясно, что перед нами представитель местной знати, очень высокого сана.
Для захоронения в скалистом грунте было высече­но прямоугольное углубление («гнездо») длиной 6 м и шириной 2 м. В северной части, видимо, был установ­лен деревянный саркофаг, о чем свидетельствовали найденные там же остатки истлевшего дерева и крупные ! железные гвозди. Здесь покоились останки «знатного воина», мужчины ростом 170 см, умершего в возрасте 40—42 лет, а снаружи саркофага — захоронение слуг. В свое время погребение было перекрыто булыжником и глиняной насыпью, в которой были обнаружены кости различных животных и птиц — остатки поминального ритуала.
Захоронение с трех сторон было огорожено втулоч­ными наконечниками копий разных размеров (всего 53). У ног воина лежал железный щит. Были обнаружены железный кинжал и меч, а также множество бронзовых и железных наконечников стрел. Ноги погребенного покрывали бронзовые поножи и  набедренники. В чере­пе найдены золотые полые фигурки всадников и птиц (15 штук), украшавшие некогда головной убор. У шеи обнаружена золотая монета, а на груди — золотое оже­релье из подвесок-лунниц и бус. В погребении были также золотая серьга, три пары браслетов (золотые, серебряные и бронзовые), золотые и серебряные перст­ни, точильный камень, бронзовое блюдо, колхидская глиняная миска, аттический чернолаковый канфар (дву­ручная чаша для винопития), кувшинчик, расписанный красной краской, и одна амфора. Еще пять амфор стояли в той части погребения, где были захоронены слуги.
Вот сухие и скудные данные из полевой документа­ции об этом погребении, значение которого, несомнен­но. очень велико для истории древней Колхиды, да и всей древней Гпузии. ибо оно поведало нам о многих событиях бурной эпохи IV в. до н. э.
Погребение довольно точно датируется третьей чет­вертью IV в. до н. э. благодаря исключительно удачно­му скоплению разных, но хорошо датируемых компо­нентов: это золотая монета Филиппа II (отца Александ­ра Македонского), аттический чернолаковый канфар (обычный для многочисленных археологических комп­лексов Греции и других областей Средиземноморья и Причерноморья 360—330 гг. до н. э.), а также синопские амфоры с клеймами того же времени.
Исключительное обилие очень дорогого в те време­на железного оружия (53 наконечника копий и дроти­ков. меч и кинжал, щит, наконечники бронзовых и железных стрел) довольно красноречиво говорит о вы­соком сане погребенного. Об этом свидетельствуют и многочисленные золотые украшения: головной убор, серьги, браслеты, ожерелье.
Многое рассказали нам и перстни — два серебряных и два золотых. На щитке одного серебряного перстня леопард терзает оленя, а на другом изображены петух и курица. На одном золотом перстне — изображение всадника с копьем. Но наибольший интерес представ­ляет другой золотой перстень — с изображением сидя­щей на троне богини и греческой надписью: Дедатос (это имя владельца). Итак, мы узнали имя погребен­ного. Несмотря на греческие буквы и, казалось бы, гре­ческое звучание имени, оно неизвестно среди древне­греческих собственных имен.
Все золотые и серебряные украшения «знатного вои­на» — колхидские изделия. Большинство из них харак­теризуется традиционными формами, или, как сейчас принято говорить, имеет традиционную модель. Так, например, золотая серьга имеет ажурную сферическую подвеску, украшенную зернью в виде пирамид, и розет­ку на кольце. Тем самым она точно повторяет форму колхидских серег, которые мы встретим еще и в более ранних погребениях Вани.
Зубчатые золотые браслеты также повторяют рас­пространенные в VIII—V вв. до н. э. по всему Кавказу подобные украшения. Серебряные браслеты, увенчан­ные скульптурными изображениями головок животных, совершенно аналогичны тем, которые так типичны для погребений IV в. до н. э., исследованных в различных областях Грузии.
Разнообразны и обиходные предметы этого погребе­ния. Наряду с типичными колхидскими глиняными из­делиями представлены привозные предметы, сообщив­шие нам о довольно интересных и разносторонних эко­номических и культурных связях Колхиды в IV в. до н. э.
Находки аттических предметов (известных нам и раньше) в самом Вани и других местах Колхиды под­твердили продолжение торговых связей Афин с Колхи­дой и в середине IV в. до н. э. А появление в погребе­ниях синопских амфор возвестило об активизации торговли Синопы с Колхидой уже с IV в. до н. э., о ко­торой мы раньше могли только предполагать по некото­рым находкам монет. Более того, найденные там же две местные амфоры изготовлены по синопским образцам, что указывает на начало влияния синопского керамиче­ского производства, так ярко выявленного в Вани в эллинистический период.
Кроме синопских и колхидских амфор в погребении были найдены три другие амфоры (в специальной ли­тературе они известны под названием «Солоха I»), по-видимому средиземноморского происхождения, так­же свидетельствующие о разносторонних экономических связях.
Большой интерес представляет и обнаружение в этом погребении золотого статера Филиппа II Маке­донского. Принято считать, что чеканка этих монет на­чалась не ранее 352 г. до н. э. Это первый случай об­наружения монеты в погребении местной знати V — первой половины IV в. до и. э. Монета была найдена у шеи, следовательно, она была помещена во рту покой­ника, что, по всей вероятности, было связано с влияни­ем греческих загробных представлений: это плата Харону за перевоз души в царство мертвых. Влияние гре­ческой культуры (оно было еще слабым в Колхиде в более ранний период — в VI—V вв. до н. э.) уже от­четливо проявляется в некоторых деталях вооружения. Так, наш «знатный воин» носит типично греческие брон­зовые набедренники и поножи, так называемые кнемиды.
В погребении привлекает внимание еще одна наход­ка: розовый глиняный кувшинчик с грушевидным туловом, украшенный треугольниками красного цвета, на­несенными на светлом фоне. Впоследствии такой кув­шинчик был найден еще в одном погребении, а отдельные фрагменты часто стали попадаться и при раскоп­ках культурных слоев IV в. до н. э. Чем же примеча­тельны эти находки? Западнее Вани таких сосудов не находили, они зарегистрированы в восточных областях Колхиды. Эта керамика характерна главным образом для Восточного Закавказья (Иберии и Армении), и про­никала она в Колхиду, несомненно, из Восточной Гру­зии. Весьма интересно, что подобная форма сосуда (но уже черного обжига) становится одной из ведущих в восточных областях Колхиды, в частности в погребаль­ном инвентаре захоронений, распространенных именно с IV—III вв. до н. э., — это кувшинные погребения, появление которых на территории Колхиды, возможно, связано с расселенном восточногрузинских племен.
В ногах воина (вне саркофага) обнаружены еще два скелета — мужчины и женщины, без всякого инвен­таря. Под ними — скелет собаки. Несомненно, это были слуги, предназначенные сопровождать в «лучшем мире» знатного воина. Позже будут найдены такие погребения с еще большим числом слуг, но тогда, в 1969 г., это был первый случай находок такого рода, и поэтому нам он показался необычным. Обычай насильственного умерщвления слуг, как известно, находит множество аналогий в скифо-иранском мире. Когда мы полностью разобрали и эту часть захоронения, обнаружили отпе­чатки деревянного колеса, видимо от погребальной ко­лесницы, которую разбили, очевидно, после совершения погребального ритуала: такой обычаи также засвиде­тельствован среди скифов!
Таким образом, это погребение рассказало нам не только о воине по имени Дедатос, но и о разносторон­них контактах колхов с греческим и скифо-иранским этнокультурными мирами. Оно впервые сообщило о крупных сдвигах в политической, социальной, культурной и этнической истории Колхиды с с середины IV в. до н. э. (а быть может, и раньше?), чему мы нашли и другие доказательства в последующие годы. Вместе с тем это погребение удивительным образом объединило в себе зачатки одной из самых интересных эпох в исто­рии древнего мира — эпохи эллинизма.
Но как бы ни было удивительно это погребение, по количеству предметов и их художественному достоин­ству оно намного уступало другому погребению, откры­тому нами в том же, 1969 г.

Златообильная Колхида

В эпитафии, составленной в IV в. до н. э. не­известным греческим поэтом (долгое время автором ошибочно считался великий философ Аристотель), при­влекает внимание эпитет «златообильный», которым в древнегреческой литературе были удостоены лишь прославленные своими богатствами города Микены, Сарды и Вавилон.
И вот так же величают и Колхиду. «Златообилие» ее подчеркивается многими античными авто­рами. Так, например, в поэме Аполлония Родосского «Аргонавтика» царь колхов Айэт носит золотой шлем и живет в золотом дворце. Известный римский писатель и ученый-энциклопедист Г. Плиний Секунд Старший рассказывает о потомке царя Айэта Савлаке, который нашел «много золота и серебра в своем царстве, про­славленном золотыми рунами».
А золотое руно, которое, по преданию, хранилось у колхов и так волновало умы и воображение древних эллинов? По утверждению одних, «хранящееся у колхов руно на самом деле было не золотое руно, а написан­ная на шкурах книга, содержащая описание того, как можно было добыть золото посредством химии», другие же греческие авторы пытались доказывать, будто «зо­лотое руно представляет собой способ златописания на пергаменте, из-за чего и был совершен, говорят, поход на Арго».
Поход аргонавтов — это был поход за золотом! Так думали и другие греки. «Богатство Колхиды золотом, серебром и железом было истинной причиной похо­да», — писал великий географ древнего мира Страбон. Именно у него впервые, а затем и у других авторов на­ходим мы сообщение о золотоносных реках Колхиды и добывании золота с помощью овечьих шкур: «Расска­зывают еще, что у них (колхов. — О. JI.) потоки сносят золото и что варвары собирают его при помощи про­сверленных корыт и косматых шкур. Отсюда-то и сло­жилось, говорят, сказание о золотом руне». А по сло­вам греческого писателя Аппиана (II в. н. э.), «многие источники, текущие с Кавказа, несут незаметный золо­той песок; окрестные жители, погружая в воду густо­шерстые овечьи шкуры, собирают пристающий к ним золотой песок... быть может, такого рода было и золо­тое руно». В высшей степени любопытно, что этот древнейший способ добывания золота, описанный античными авто­рами, почти до недавнего времени сохранялся в горных районах исторической Колхиды — в нынешней Сванетии. Судя по этнографическим материалам, записанным в 40-х годах нынешнего столетия, «сваны золото добы­вают с помощью овечьих шкур. Натянутую на доску или же расправленную каким-либо другим способом овечью шкуру помещали в реке и укрепляли так, чтобы ее не унесло течением и чтобы шкура была обращена шерстью кверху. Намокшая шерсть удерживала части­цы золота. Спустя определенное время шкуру достают из воды и расстилают на земле для просушки. Затем высохшую шкуру выбивают, вытряхивая из нее золотые крупинки». Трудно, наверное, найти более яркое под­тверждение сведений античных писателей о Колхиде, в какой-то мере претендующих на объяснение мифа о зо­лотом руне.
И вот златообилие Колхиды находит яркое под­тверждение именно в Вани. Выше уже упоминалось о частых находках в Вани золотых изделий и говорилось об открытии в 1961 г. богатого погребения с довольно большим количеством золотых изделий. Но находки 1969 г. превзошли все до того известное.
Шел август, третий месяц работы экспедиции. По­зади остались волнения, вызванные открытием погребе­ния Дедатоса. На центральной террасе, но уже в ее юго-восточной части, мы продолжали исследование культурных слоев как VI—V вв. до н. э., так и более ранних периодов. Обнаруживались фрагменты обож­женных глиняных обмазок с отпечатками деревянных прутьев (остатки древнеколхского жилища), разнооб­разной изящной, богато орнаментированной колхидской керамики. Встречались также обломки импортных гре­ческих глиняных сосудов.
13 августа появились булыжники, что, естественно, очень насторожило нас: судя по опыту, это могло быть погребение. И действительно, постепенно отчетливо проступили контуры ямы, в которой некогда был уста­новлен деревянный саркофаг, перекрытый булыжной насыпью. Со временем дерево сгнило, и каменная на­сыпь обвалилась внутрь. Но тревожила одна деталь: в одном месте каменная насыпь явно была прорезана до скалистого грунта. По всей видимости, эта насыпь, от­дельные камни которой попадались уже на глубине всего 50—60 см от поверхности земли, привлекла вни- мание тех, кто 40 лет тому назад разбивал на этом месте виноградник. Именно они заложили здесь первый разведочный «раскоп», проведя траншею шириной 25 см. Однако, не найдя ничего, оставили свою «археологиче­скую» деятельность. К счастью, разведочный шурф на­ших предшественников прошел по единственному пу­стому месту погребения. Легко представит!», что оста­лось бы нам па «доследование», если бы кладоискате­ли заложили свой шурф на несколько сантиметров дальше.
После всесторонней фиксации мы приступили к раз­бору каменной насыпи, но, увы, опять пошел сильный дождь и земля стала настолько липкой, что при рас- чисте вместе с булыжниками стали выпадать золотые пуговки. Пришлось разбор каменной насыпи временно отложить, пока земля не станет совершенно сухой. Нужно было отпрепарировать погребение так, чтобы вещь, даже самая незначительная, осталась на месте для точной фото- и графической фиксации.
В прямоугольном углублении, высеченном в скали­стом грунте, были обнаружены четыре захоронения, среди которых одно было главное — несомненно, очень знатной колхидянкн, скончавшейся в возрасте 45 лет, погребенной с поразительной роскошью. Следующие три захоронения (быть может, домочадцев) — уже с довольно скромным (в сравнении) инвентарем: в од­ном— две серебряные диадемы, золотые лучеобразные серьги, пастовые бусины, серебряные плоские браслеты (со спиралевидным орнаментом), в другом — серебря-ная диадема, золотые серьги и ожерелье из золотых и пастовых бус, в третьем же — лишь одна золотая серьга.
У северной стены погребальной ямы был найден хорошо сохранившийся скелет лошади и сильно заржав­ленные части железного удила. Обряд захоронения с конем был широко распространен среди многих народов и неоднократно засвидетельствован археологами и в различных областях Грузии, где, по описанию этногра­фов, коня умершего загоняли до смерти и потом хоро­нили вместе с хозяином.
От саркофага «знатной колхидянкн» остались лишь довольно крупные железные гвозди. По их расположе­нию мы смогли восстановить размеры «вечной опочи­вальни», длина которой равнялась 3,10 м, ширина — 2,25 м, а высота — 1,50 м. У изголовья покойной лежа­ли бронзовые, серебряные, глиняные и стеклянные со­суды. Из них 11 предметов греческого изготовления, и они дали нам возможность довольно точно датировать время совершения погребения: середина V в. до н. э. Вместе с тем они расскажут нам об интересной стра­нице истории взаимоотношений древней Греции с Кол­хидой.
Все греческие предметы, найденные в погребении, изготовлены в Афинах во второй четверти V в. до н. э. Это бронзовый кувшин с изящной пальметкой на ручке и великолепная патера — схожий со сковородой сосуд, с ручкой в виде обнаженной юношеской фигуры. Такие сосуды обычно предназначались для ритуального омо­вения рук.
Серебряный котел украшен скульптурками крылато-го льва и баранов, а миниатюрная серебряная лож­ка — фигуркой сидящего сфинкса.
Совершенно уникален небольшой (высотой 15 см) серебряный сосуд для благовоний, называемый арибаллом: его ручки оформлены в виде лебедей, а на шаро­видном тулове — гравированный фриз, изображающий шествие сфинксов. В их художественном образе доволь­но отчетливо заметны следы влияния выдающихся ма­стеров греческой краснофигурной вазописи — Сотада и Пистоксена. Для благовоний же были предназначены небольшая греческая глиняная амфора и разноцветные стеклянные кубки, обычно называемые финикийскими, но изготовленные, по-видимому, в Египте (скорее всего, в Александрии). Следует упомянуть также находку гре­ческих киликов: один глиняный, .покрытый блестящим черным лаком, и два серебряных с позолотой. Они так­же изготовлены в мастерских древних Афин в 70-х го­дах V в. до н. э.
Находки этих предметов представляют исключитель­но большой интерес, так как они служат прекрасной иллюстрацией связей Афин с Колхидой, начавшихся еще в VI в. до н. э. и прервавшихся в начале V в. до н. э. из-за греко-персидских войн, когда персам удалось овладеть черноморскими проливами. В 70-х го­дах V в. до н. э. Афины победили персов и вернули се­бе контроль над проливами. Находки в Вани возве­щают о начале нового этапа торговли Афин с Колхи­дой сразу же после решающей победы афинян над пер­сами. Не является ли это косвенным свидетельством большой заинтересованности Афин в торговле с Колхи­дой?
Все перечисленные выше предметы отличаются вы­сокими художественными достоинствами. Находки в по­гребении знатной колхидянкн указывают на то, что и в первой половине V в. до и. э. Вани представлял со­бой один из важнейших экономических центров Колхи­ды, куда доставлялись столь дорогие изделия грече­ских мастерских. О многом может рассказать историку археологическая находка, а ведь упомянутые выше предметы — лишь часть (в количественном отношении незначительная) исключительно богатого погребального инвентаря.
У изголовья наряду с привозными изделиями най­дены и колхидские глиняные сосуды, а также неболь­шой бронзовый сосуд, крышка которого украшена гра­вированными изображениями различных животных (ка­бан, петух, лиса и др.). По стилю они очень напоми­нают изображения на знаменитых колхидских топорах эпохи поздней бронзы.
Покойницу снабдили и запасами пищи, о чем свиде­тельствовали кости животных (коровы, козы, свиньи, поросенка) и крупной птицы (домашние гуси). Они бы­ли уложены в юго-восточном углу погребения на кол­хидских глиняных мисках. Для трапезы были предназ­начены, вероятно, и стоящие в юго-западном углу по­гребения колхидские бронзовые котлы.
В различных местах погребения найдено свыше 20 великолепных глиняных колхидских сосудов самых разнообразных форм и назначений (кувшины, вазы, котлы). Они отличаются изящными формами, большин­ство из них имеет блестящую, чернолощеную поверх­ность и украшено геометрическим орнаментом (волни­стые линии, нанесенные рифленым гребенчатым штам­пом, ромбовидные узоры, косые насечки в «елочку» и т. д.). Эти находки свидетельствуют о высоком уровне керамического производства Колхиды,
берущего на­чало еще в III—II тысячелетиях до н. э.
Поразительным великолепием и роскошью отли­чаются золотые и серебряные украшения знатной кол- хидянки, изготовленные с исключительным мастерством и вкусом. Голова ее была увенчана роскошной золотой диадемой, на ромбовидных пластинках которой вычека­нены сцены борьбы зверей. К диадеме были пристегну­ты изящные золотые лучеобразные серьги с розетками, изображениями птиц и пирамидками из тончайшей зерни. К головным украшениям относятся и золотые грушевидные подвески, чередующиеся с ребристыми бусинками. В ушах были великолепные золотые серь­ги с ажурными сферическими подвесками, сплошь по­крытые тончайшей зернью.
Среди украшений — пять различных ожерелий, со­ставленных из золотых подвесок в виде миниатюрных фигурок птиц и головок барана, из початкообразных и барабановидных подвесок, чередующихся с гладкими или ребристыми сферическими бусинками.
Но наиболее прекрасно ожерелье из золотых че­репашек, панцири которых украшены мельчайшей зернью, а глаза инкрустированы вставками из белого непрозрачного стекла.
Руку ниже локтя охватывали золотые браслеты со скульптурными изображениями кабанов и головками ба­ранов. На пальцах были 5 золотых перстней, один из которых (со щитком) представлял собой печать. На поясе были нашиты геральдические символы — пластин­чатые золотые фигурки орлов с распростертыми крыльями. Кроме того, в погребении в большом коли­честве найдены серебряные сферические бусины, тру­бочки и весьма разнообразные подвески (бипирамидальные, ребристые и т. д.), которые, очевидно, наши­вались на платье. Не дошедшее до нас погребальное покрывало было расшито золотыми орнаментированны­ми пластинками и пуговками. Всего в этом погребении обнаружено свыше 3 тыс. золотых и серебряных пред­метов. О некоторых из них следует рассказать более подробно.
Прежде всего это золотая диадема — налобное украшение знатной колхидянки. Крученый ободок увен­чан ромбовидными пластинками и застежками. Такие диадемы в V—IV вв. до н. э. встречаются только в Колхиде. Поэтому их называют колхидскими.
Ромбовидные щитки диадемы украшены чеканными изображениями схватки животных, при этом на каждом щитке в треугольных рамах изображение повторяется по два раза — как бы в зеркальном отражении. На од­ном щитке два льва терзают уже побежденного и рас­простертого на спине быка, на другом — припавшую на передние ноги газель.
Тема борьбы животных довольно широко распрост­ранена в искусстве древнего мира уже с IV тысячеле­тня до н. э. Но особенно ярко она представлена в изо­бразительном искусстве древней Ассирии, а затем — Ирана эпохи Ахеменидов. В искусстве древнего Восто­ка изображение поверженного львом быка имело астро­логическое значение и принималось как символ весен­него солнцестояния: в начале февраля из дворцов асси­рийских и ахеменндских царей было видно, как созвез­дие Льва перекрывало, т. е. «убивало», созвездие Быка. В это время начинался новый земледельческий год. Вместе с тем мотив «борьбы» воспринимался как глав­ный день зороастрийского календаря и большого рели­гиозного праздника, когда совершался торжественный Церемониал коронации даря царей. Поэтому изображе­ние льва, повергающего быка, считалось символом по­литической и военной мощи.
Уже с конца VIII — начала VII в. до н. э. под влия­нием древневосточного искусства изображения борьбы животных распространяются и в греческом мире. Этот сюжет мы видим и на монументальных рельефах, и в керамической живописи, на золотых и бронзовых пред­метах, монетах и печатях. Но в отличие от восточного искусства, как правило изображающего борьбу двух животных (лев н бык, лев и олень, лев и коза), в ис­кусстве древней Греции мы видим уже некоторое усложнение композиции и усиление драматического эф­фекта: здесь весьма часты изображения двух львов, терзающих припавшего на передние ноги или распро­стертого на спине быка.
По мнению большинства исследователей, в грече­ском искусстве тема борьбы животных уже не имела первоначального символического значения и несла лишь чисто декоративную функцию.
Таким образом, на золотой диадеме из Вани оттис­нуты широко распространенные на древнем Востоке и в античном искусстве сцены борьбы животных. Но ка­кова была их символика в Колхиде?
Маловероятно, что изображение поверженного льва­ми быка на колхидской диадеме имело такое же симво­лическое значение, как в искусстве ахеменидского Ира­на, тем более что на другой пластинке той же диаде­мы представлено нападение львов на газель, а на зо­лотой диадеме, найденной в 1961 г., львы изображаются вместе с кабаном.
В представлении древних народов, лев считался оли­цетворением солнца и света. Весьма интересно, что, в то время как на золотых диадемах победоносной фи­гурой является лев, на таких же колхидских серебря­ных диадемах в центре, как правило, изображается своеобразная розетка — знак солнца. Поэтому вполне вероятно, что изображения на этих диадемах символи­зировали борьбу света с тьмой, жизни со смертью и изготовлялись специально для погребального ритуала. Золотая диадема знатной колхидянки, несомненно, произведение выдающегося мастера. Обращают на се­бя внимание умелое построение трехфигурной компози­ции, ясный и четкий рисунок, реалистическая передача характерных черт животных и вместе с тем манерная стилизация отдельных деталей.
Небезынтересно подробнее рассмотрев манеру и стиль неизвестного мастера, создавшего это прекрасное произведение древнего ювелирного искусства.
Детальный художественно-стилистический анализ свидетельствует о том, что мастер был хорошо знаком с изобразительным искусством древнего Востока и ан­тичного мира. Так, влияние греческого искусства чувст­вуется в композиции изображений: очень удачно вы­чеканены на ромбовидных щитках, как бы в зеркальном отражении, сцены нападения львов на быка и газель. Многофигурная композиция умело помещена в тре­угольную раму, что так свойственно именно греческим монументальным рельефам и фронтонной композиции поздней архаики: фигуры одинаковых размеров и про­порций весьма умеренно заполняют все отведенное для изображения треугольное пространство. Мастер Ванской диадемы действительно был хорошо знаком со сложными принципами построения фронтонной рельеф­ной композиции — одного из самых замечательных достижений изобразительного искусства древней Эллады. Но вместе с тем манера исполнения, художественный стиль совершенно отличаются от греческих. Например, «ахеменидским» кажется на первый взгляд изображе­ние бородатой газели со столь характерными каннелированными рогами, но совершенно необычна манера изображения шерсти на спине. Как не вспомнить све­дения римского энциклопедиста Плиния Старшего: «По Фасису (река в Колхиде.— О. Л.) водится так называе­мый трагелафос (козел-олень), который отличается бо­родой и косматыми лопатками».
Влияние ахеменидского искусства можно усмотреть и в некоторых деталях изображения распростертого на спине быка: рельефная и хорошо моделированная мор­да, выпуклый и четко очерченный глаз. Но опять-таки мы видим и некоторые особенности. Так, данные в профиль гибкие, сильные тела львов прекрасно пере­дают напряженность только что закончившейся смер­тельной схватки. Однако обращенные к зрителю голо­вы кажутся какими-то безжизненными. Да и трактовка львиной морды сильно отличается от широких, скула­стых морд «ахеменидских» львов. Некоторые анатомические детали, такие, как ребра, мускулистые конечности, так четко обозначенные на диадеме, напоминают детали изображений животных на знаменитых рельефах дворцов ассирийских ца­рей. Но нельзя не обратить внимание на очень своеобразную передачу львиной гривы: на голове и на шее она передана ромбовидной штриховкой, а на спине — корот­кими косыми насечками. Если передача львиной гривы ромбовидной штриховкой весьма часто встречается в ассирийском и иранском искусстве, обозначение гривы на спине необычно для иранского и античного искус­ства VI—V вв. до н. э. Однако эту стилистическую де­таль мы находим на львиных изображениях, на золо­тых и из слоновой кости пластинках, которые входят в состав знаменитого клада, обнаруженного в 1947 г. в Иране, на юго-восточном берегу оз. Урмия, в селе Зивие. Эти памятники датируются концом VII в. до и. э., и их относят к культуре Манейского царства, частично заселенного древнегрузинскими племенами.
Таким образом, золотая диадема знатной колхидян- ки, изготовленная в первой половине V в. до н. э., по своей форме иназначению является типично колхид­ским видом головного убора. Детальный же художест­венно-стилистический анализ ее украшений выявляет черты и образы, берущие начало в искусстве Ассирии, Манейского царства, ахеменидского Ирана, что, в свою очередь, указывает на древневосточные корни колхид­ской художественной культуры, а также на тесные кон­такты Колхиды с современными ей цивилизациями Ирана и греческого мира.
Исключительно разнообразны височные украшения и серьги, обнаруженные в этом погребении. В первую очередь следует назвать роскошные серьги, представ­ляющие собой замечательный образец филигранной тех­ники ювелиров древней Колхиды: кольцо каждой серь­ги изготовлено из круглой проволоки, несходящиеся концы которой оформлены в виде птичьих головок и имеют сквозные отверстия, служащие для скрепления. Передняя часть крупного кольца украшена шестнадца­тилепестковой розеткой, изготовленной из тончайшей проволоки и украшенной зернью. По краям — миндале­видные петельки, имитирующие кружева. Радиально расходящиеся шесть «лучей» завершаются пирамидка­ми из зерни и миниатюрными изображениями птиц, также обильно украшенных мельчайшей зернью. Высота каждой серьги — всего 8 см, а для ее украшения из­готовлено несколько сот бусинок тончайшей зерни, диаметр которых не превышает 0,5 мм, и ими выведе­ны сложнейшие узоры и детали — наглядное свидетель­ство филигранной техники колхских ювелиров V в. до н. э.
В этом же погребении найдены золотые серьги, крупное кольцо которых увенчано сферическими ажур­ными подвесками, также украшенными зернью.
Оба типа рассмотренных выше серег в V в. до н. э. широко распространены по всей Колхиде и неизвестны за пределами Грузии. Поэтому и принято их считать типично колхскими украшениями. Интересно заметить, что в V в. до и. э. в Вани встречаются также такие ти­пы височных украшений и серег, которые распростране­ны в это время и в других странах. Таковы, например, найденные в 1961 г. в богатом женском погребении калачеобразные серьги, аналогичные тем, которые встречаются в Ассирии и Урарту, а позже — в Иране и Малой Азии, на материковой Греции и на ионийских островах, в Этрурии и Северном Причерноморье.
Но в отличие от них ванские серьги, как и осталь­ные типично колхидские, имеют одну характерную де­таль: передняя часть всегда украшена миниатюрной розеткой—'Символом солнца, одного из наиболее почи­таемых божеств языческой Колхиды. Ведь и.царь колхов Айэт, обладатель золотого руна, считался сыном солнца!
Найденные в Ванн в разное время золотые изделия не только очень многочисленны, но, как мы могли убе­диться, весьма и весьма разнообразны: диадемы, укра­шенные чеканными изображениями борьбы животных; серьги и височные украшения, сплошь отделанные мельчайшей зернью; браслеты, увенчанные скульптур­ными головками животных; нагрудные украшения — пекторали и ожерелья, подвески в виде миниатюрных птиц и животных, ажурные бляшки и пуговки. Но все они отличаются строгим художественно-стилистическим единством, свидетельствующим о принадлежности к од­ной художественной школе. На то, что эти золотые предметы изготовлены в Колхиде, и изготовлены имен­но местными мастерами, указывает оригинальность художественных форм, которые характерны большей частью лишь для Колхиды, генетически связываются с памятниками материальной культуры доантичной эпохи и, как правило, неизвестны за пределами Грузии. Это диадемы с ромбовидными щитками, серьги и височные кольца с «лучами» или сферическими подвесками и т. д., формы которых повторяются также в серебряных и бронзовых изделиях.
Для колхидских золотых изделий V—IV вв. до н. э. характерно обильное применение зерни: украшения со­вершенно разных форм и назначений (височные и уш­ные серьги, самых разнообразных видов подвески и бусы, бляшки) всегда щедро отделаны мелкой зернью. Из крохотных капелек золота составлены пирамиды, треугольники, ромбовидные или другие геометрические фигуры. Весьма примечательно, что наряду с золотыми встречаются также украшенные зернью и серебряные изделия, а это довольно редкое явление, которое свиде­тельствует о широком распространении техники зерни в Колхиде.
Отделка золотых изделий зернью в виде пирами­док, а также ромбовидными, треугольными и другими геометрическими узорами представляет собой довольно распространенный художественно-стилистический при­ем в странах Востока и Средиземноморья в VI—IV вв. до н. э. Истоки этой техники берут начало в художест­венной культуре древнего Востока, в частности в ис­кусстве Шумера II тысячелетия до и. э. Золотые серь­ги, украшенные пирамидами из зерни, а также золотые пластинки, отделанные треугольниками из зерни, были недавно найдены в могильнике Марлик (Иран, область Гиляна), который датируется 1200—900 гг. до н. э. и, вероятно, принадлежит племенам, составившим ядро Манейского царства, сравнительно поздние памятники культуры которого (VIII—VII вв. до н. э.) были най­дены в Зивие (в районе г. Саккыза в Северо-Западном Иране). Стало быть, предположительно на территории Манейского царства, где-то в юго-восточных областях оз. Урмия, в конце II или начале I тысячелетия до н. э. формировался тот стиль украшения золотых изделий пирамидами, треугольниками и другими геометрически­ми узорами из зерни, который с VIII и особенно с VII в. до н. э. распространился в странах Ближнего Востока (Урарту, Иран), а в VII—V вв. до н. э. стал своеобразной модой и встречался в странах Средизем­номорья (острова Кипр, Самос, материковая Греция и Македония, Этрурия) и Причерноморья. Эта художест­венная волна достигла и Колхиды, чему, вероятно, спо­собствовали также и культурные контакты в середине I тысячелетия до н. э. с хуррито-урартским населением Мана и Мидии. Здесь, в Колхиде, произошли своеоб­разная переработка этих художественных навыков и их органическое сочетание с местными многовековыми ху­дожественными традициями эпохи колхидской бронзовой культуры. В итоге и был создан яркий и самобытный колхидский стиль златокузнечества, замечательные образцы которого так обильно представлены в Вани. Следовательно, можно с уверенностью говорить о на­личии в Колхиде V в. до н. э. высокохудожественной и оригинальной школы златокузнечества, уверенно при­менявшей сложнейшие технические приемы ковки, че­канки и тиснения, литья, накладывания зерни, филигра­ни. Эти великолепные изделия колхеких ювелиров и снискали, очевидно, Колхиде славу «златообильной» страны. Вероятно, пока найдена лишь незначительная их доля, a to, что нам посчастливилось открыть, ныне украшает сокровищницу Государственного музея Гру­зии в Тбилиси.